Чего произволите?

Как незаметный петербургский чиновник за 20 лет превратился в шекспировского Ричарда III: взгляд социолога



Решение Путина объявить мобилизацию и отправить в мясорубку войны сотни тысяч людей ради невнятных и противоречивых целей, будь то противодействие «коллективному Западу», строительство Новороссии или защита жителей Донбасса от «нацистов», еще раз поставило вопрос о природе российской власти и происхождении того очевидного зла, которое она совершает. Откуда взялась готовность отправлять на смерть и убивать своих жителей и жителей соседней страны, превратить собственное государство в международного изгоя, добить окончательно и без того слабеющую экономику? Превратилась ли Россия в фашистское государство или то, что мы наблюдаем — проявление неизжитой имперскости? Попытки объяснить происходящее в категориях фашистских идеологических проектов или европейских колониальных войн за территории и ресурсы осложняются тем, что у сегодняшней российской власти нет никакой явной идеологии, а о колониальном характере войны трудно говорить, когда режим безжалостно уничтожает ресурсы территорий, которые стремится присоединить.

То, что делает власть, описывается в иных, более древних и привычных для России категориях — самовластия и произвола.

Правитель, ничем не ограниченный в своей власти, при слабом, послушном дворе (который мы увидели во время гротескового заседания Совета Безопасности накануне вторжения), развязывает войну, для которой, кроме его воли, его обид и страхов, нет никаких понятных оснований.

Власть ради власти, не нуждающаяся в идеологии и морали, возвращает нас к миру макиавеллиевского Государя, в котором сильные или пожирают слабых, или пожираются сами. Власть у Макиавелли аморальна и прагматична, люди для нее — ничто, лишь материал для осуществления планов самодержавного демиурга. О воле к власти как о движущей силе человеческой жизни и истории писали Шопенгауэр и Ницше. Но лучше всех сущность власти описана в художественной литературе, которая обращается к живому человеку из плоти из крови, с его тщеславием и жестокостью, страхами и одиночеством. Это делал Пушкин в «Борисе Годунове», Маркес в «Осени Патриарха», но прежде них Шекспир в своих исторических хрониках и в примыкающих к ним «Гамлете», «Макбете» и «Короле Лире». Власть у Шекспира — это не идеи и не мораль. Власть для английского драматурга, как писал шекспировед Ян Котт, это «имена, глаза, рты и руки. Это жестокая борьба живых людей, которые сидят за одним столом». Власть как ядовитая, отравляющая все вокруг себя субстанция движет этими людьми, корежит их характеры, ради нее совершаются жестокие расправы, заговоры и войны. Власть диктует свои законы поведения. В этом смысле психология самодержцев — это производное от власти, лишаясь которой, они сами исчезают или становятся неотличимыми от нищих и шутов, как трагический король Лир (или, в более фарсовом современном исполнении, Дмитрий Медведев).



Путин, незаметный, мало кому известный за пределами Петербурга чиновник, оказавшись в Кремле, за более чем двадцать лет власти превратился в архетипического злодея. Иногда о нем говорят как о персонаже современной массовой культуры, Волан-де-Морте или Дарт Вейдере. Но он скорее — Ричард III. Невысокого роста, невзрачный, вкрадчивый, со странной кривобокой походкой — Путин похож на этого героя даже внешне. Шекспировский Ричард заточает в крепость, убивает своих соперников, тех, с кем он пришел к власти, тех, кто только может когда-нибудь претендовать на власть. В его жизни нет большего императива, чем победить, настоять на своей воле, «пережать» тех, кто ему сопротивляется. В начале пьесы Ричард вынуждает вдову убитого им короля, не испытывающую к нему ничего, кроме ненависти, разделить его постель. Как не вспомнить путинское обращение к Украине: «Нравится, не нравится, терпи, моя красавица».

Властелин делает историю, но он часто ее жертва. Бесконечный кошмар — это страх потери власти, а с ней и потери жизни. Пустые улицы, по которым едет правитель, длинные столы, за которыми он общается с людьми, — всё это выдает страх перед насильственной смертью. Путина страшит судьба убитого Каддафи, потерявшего власть и в последний момент готового отдать окружившим его повстанцам все, чтобы спасти свою жизнь. Так, разбитый в бою, Ричард III кричал: «Коня, коня, корону за коня!» Путин явно не может принять свержение другого правителя, Януковича, восставшим народом (а по его версии заговорщиками, поддержанными заокеанскими врагами) и практически открыто заявляет, что его вторжение в Украину — это месть тем, кто, по его мнению, совершил государственный переворот.

Правитель у Шекспира действует в мире, в котором нельзя не убивать, более того, способность нести смерть является высшим выражением его власти. Макбет, преодолев начальные сомнения, через убийство возвышается над повседневностью и выходит за ее границы. После этого все, что у него остается — это презрение к людям. Отвергнув человеческое, правитель погружается в мир бездушного цинизма. Вспомним своеобразный юмор российского властителя: шутливую угрозу провести операцию западному журналисту, чтобы у него «больше ничего больше не выросло», или восхищенные слова по поводу израильского Президента Кацава «Привет передайте своему президенту! Оказался очень мощный мужик! Десять женщин изнасиловал! Я никогда не ожидал от него! Он нас всех удивил! Мы все ему завидуем».

Мир власти, не движимой никакими идеалами и ценностями — это мир без любви. Как в «Гамлете», в нем все отравлены политикой, уничтожающей живые чувства. Здесь нет места психологии, это мир без прикрас и риторики («Что произошло с подводной лодкой «Курск»? — Она утонула»). Здесь не может быть порядка, кроме порядка, созданного силой. «Мы проявили слабость, а слабых бьют». Воля в этом мире важнее всего — недаром Путин советовал школьникам не быть «ботаниками», демонстрировать волю и не думать, что можно добиться успеха лишь за счет «резиновой попы».

Для такого правителя гуманистические ценности — просто обман и мошенничество. Как отмечал другой исследователь Шекспира, Родри Льюис,

властителю кажется, что он видит мир с ясностью макиавеллевского Государя. Но при этом полностью обнаружить себя перед подданными он не может.

Как король Клавдий в «Гамлете», он обречен на недосказанность, не имея возможности быть откровенным в мире, где уже, как в елизаветинской Англии, существует гуманистическая философия. «Поняв, что и добродетель, и объективная правда — это всего лишь слова, он решает относиться к моральным предписаниям не как к ограничениям, а как к тому, что можно переделать в соответствии с собственным подобием». Наспех реанимированные советские формулы о победе над фашизмом, маскулинные дворово-криминальные понятия, лозунги об историческом величии России — все эти трудно совместимые друг с другом нарративы подгоняются к текущим потребностям власти.



Ричард III, как утверждают некоторые историки, далеко не был таким злодеем, каким его описывал Шекспир. Но нас интересует не точность шекспировского портрета, а его видение автократической власти как проклятия — как для правителя, так и для страны. Недаром от афинской демократии до американской революции, носители республиканских идей понимали, что ее необходимо ограничить, что воля к власти — это, выражаясь современным языком, ядерная сила, которую нужно сдерживать всеми силами законов, институтов и конвенций. Увы, постсоветские реформаторы считали своей главной задачей вбить осиновый кол в советскую экономику и предотвратить возвращение к власти коммунистов. Для этого была проведена Президентская Конституция 1993 года, давшая огромные полномочия главе государства. А в конце 90-х — начале 2000-х желание части либерального истеблишмента видеть во главе страны нового Пиночета, который, как тогда говорили, даст «спокойно провести реформы», в конце концов привело к кошмару сегодняшних дней. Сами же прежние реформаторы, мечтавшие использовать Путина как проводника своих идей, сначала превратились в «Ученый совет при Чингиз-хане» (как злопыхатели называли советскую Академию наук), а сейчас вообще отодвинуты за ненадобностью.

Возвращаясь к сегодняшнему дню: вполне возможно, что мы присутствуем при последнем акте трагедии. Решив залатать дыры в украинском фронте телами россиян, призвав, как Генрих V, «ринемся, друзья, в пролом, Иль трупами своих всю брешь завалим!», Путин, кажется, приблизил конец своего правления. Люди в массе своей не захотят быть расходным материалом для путинских замыслов, да и российские семьи не будут готовы покорно посылать своих мужчин на смерть. В современном обществе еще относительно недавняя сталинская максима, «мамки новых нарожают», не работает, и ценность человеческой жизни теперь неизмеримо выше, чем во время прежних войн.

Как бы то ни было, когда-то время Путина на российском троне закончится. Но в думах о построении будущей России очевидно, что перед страной первоочередным образом будут стоять задачи реформирования системы власти. России не нужны новые сильные правители, не нужны лидеры нации, которые поведут ее в пропасть. Федерализация, децентрализация, реальное, а не фиктивное разделение властей — вот единственный путь, который может ослабить риски будущих катастроф и предотвратить новые ненужные и преступные войны.