Раздавленные прогрессом
- Подробности
- 1796
- 24.11.2020
- Михаил БОБРОВ, специально для «Новой»
Как китайское государство пытается сделать из уйгуров идеальных граждан. Неправительственный доклад
На днях СМИ облетела новость о странной находке, которую петербуржец обнаружил в купленном ботинке известного бренда The North Face. На крошечном квадратике бумаги по-английски было написано «Помогите. Я в тюрьме в Китае. Пожалуйста, помогите. Уйгур». Компания заявила, что не использует в своих производственных цепочках принудительный труд, но обещала провести внутреннее расследование. 12 ноября глава китайского подразделения немецкого автогиганта «Фольксваген» Стефан Валленштейн в интервью ВВС также был вынужден заявить что-то похожее. Нет, компания не использует на своих заводах рабский труд узников концентрационных лагерей. Ее политика найма соответствует мировым стандартам. Но, честно говоря, ни в чем полностью быть уверенным нельзя: «Фольксваген» «не отвечает за жизнь сотрудников за пределами предприятия». Речь шла о заводе компании в Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая (СУАР).
Ни один бренд не хочет, чтобы его название стояло в одном предложении со словосочетанием «концентрационный лагерь», но, к счастью для The North Face и Volkswagen, они оказались в списке не одни: согласно февральскому исследованию Австралийского института стратегической политики, 82 мировых бренда так или иначе использовали труд заключенных синьцзянских «лагерей перевоспитания» в своих производственных цепочках. После публикации доклада многие, например H&M, выбрали путь шумного отказа от сотрудничества с китайским регионом, но отнюдь не ушли из страны. Другие просто заявили о том, что все рабочие трудятся у них добровольно и никаких оснований в обвинениях австралийского центра нет.
История китайской политики в отношении уйгуров занимала внимание СМИ в относительно спокойных 2017 и 2018 годах, но в 2020-м шансов у нее на фоне мировых катаклизмов было мало. А ведь это — один из ключевых сюжетов, много говорящий и о современном Китае, и о том, как мировое сообщество трансформируется под его влиянием.
Многие негативно настроенные к КНР политики на Западе считали, что именно преследования уйгуров наконец-то откроют миру глаза на «истинную сущность Компартии Китая» и приведут к всемирной блокаде «диктаторского государства».
На практике же вышло по-другому: права человека традиционно с разгромным счетом проиграли политике и экономике. Более того, череда совершенных мусульманами терактов в западных странах дала возможность Китаю перейти в контрнаступление и утверждать, что именно его сверхжесткая политика обеспечила мир и покой полуторамиллиардной стране. В своей политике отношения к «потенциально проблемным» меньшинствам Китай явно идет в контртренде к двум другим существующим моделям — евроамериканской и российской — и ставит перед остальным человечеством вопросы, ответить на которые очень трудно.
Из этнографии в политику
До 2017 года про существование уйгуров знала лишь узкая группа специалистов по Китаю и народам Центральной Азии. В 1875 году полунезависимое (но ассоциированное с Китаем) уйгурское государство было окончательно завоевано Пекином, но с началом периода постреволюционной смуты (1911–1949 годы) опять вернулось к прежнему статусу, пытаясь балансировать между правительством Китайской Республики и соседнего СССР, где проживали этнически и культурно близкие уйгурам узбеки и казахи. Конец вольнице был положен Мао Цзэдуном, объединившим страну в единую Китайскую Народную Республику.
С этого момента началась массовая миграция в регион китайцев-ханьцев, отправившихся (с разной степенью добровольности) поднимать местную экономику. Это запустило распад общины: желающая интегрироваться в современное общество молодежь начинала работать на китайских предприятиях, постепенно теряя связь с традициями. Процесс шел не беспроблемно: часто между китайцами и уйгурами возникали конфликты на культурно-бытовой и экономической почве. Оседлые городские китайцы быстро заняли верхние этажи экономической пирамиды СУАРа, вызывая у местных вполне понятные негативные эмоции. Тем не менее в период диктатуры Мао все в целом ограничивалось глухим недовольством.
В 1980-х, когда в страну пришла рыночная экономика, а ограничения на перемещения людей ослабли, политическая ситуация в Синьцзяне начала медленно накаляться. Путешествия на хадж в Мекку и учеба в исламских университетах возродили у определенной части активного уйгурского населения надежду на создание отдельного государства Восточный Туркестан. Подспорьем этому стала идеология исламизма, но тут стоит сразу оговориться, что никакой единой идеологии у уйгурских радикалов никогда не было: некоторые хотели отельного государства, некоторые — расширения культурно-религиозной автономии, а некоторые — установления всемирного халифата (такие в 2011–2013 годах отправились в Сирию). Группы постоянно перемешивались и распадались, затрудняя подсчет и определение.
С 1992 года СУАР начали регулярно сотрясать террористические акты. Китайские источники дают цифру в 194 убитых и более 1000 раненых в ходе этих атак гражданских лиц до 2017 года. Самым жутким терактом стало нападение на рынок в Урумчи в мае 2014 года, когда въехавшие на оживленную площадь на двух пикапах террористы начали разбрасывать пакеты с взрывчаткой, убив 43 человека и ранив 90. С середины нулевых интенсивность терактов нарастала, к ним добавились по-настоящему крупные столкновения с полицией и нападения на блокпосты, происходившие по нескольку раз в год.
Самым мрачным стал 2009 год, когда в ходе массовых беспорядков в столице СУАР Урумчи погибло 197 и было ранено более 1700 человек (в основном сами нападавшие уйгуры).
Обмен гурий на юани
Претензии уйгурских радикалов к китайским властям помимо экономической плоскости лежали, конечно, и в идеологической. Агрессивно атеистическое коммунистическое государство эпохи Мао Цзэдуна уступило в 1980-е годы место более мягкому и умному, но все же достаточно репрессивному режиму, одним из столпов которого оставалось стремление «выровнять» население по языковому и религиозному признакам. С середины 1980-х наступил период сокращения пространства уйгурского языка, образовательная и религиозная политика стала допускать меньше отклонений от генеральной линии. Фактически уйгуров пытались трансформировать по образу и подобию китайских мусульман хуэй, отличающихся от остальных жителей КНР лишь забавными национальными костюмами, песнями, танцами и некоторыми незначительными традициями.
При этом ускорилась миграция в регион китайцев-ханьцев, которых при Дэн Сяопине заманивали поднимать экономику отсталого «дикого запада» длинным юанем. С 1949 по 2008 год доля ханьцев среди местного населения выросла с 6,7 до 40%. По мнению руководителей уйгурских радикалов, эта политика была специально спланированным «демографическим геноцидом», призванным размыть население Синьцзяна и уничтожить уйгуров как нацию. Впрочем, уйгуры, как и любые другие меньшинства, пользовались в Китае и преимуществами. Они имели возможность заводить двух детей в городах и трех — в сельской местности, тогда как для этнических китайцев это стало полностью легально только в 2016 году. Меньшинствам было официально легче набрать баллы для поступления в университеты, а многие государственные компании обязаны были набирать «модельных граждан» нетитульных национальностей, включая уйгуров.
Радикалам этого было явно недостаточно. Китайские и уйгурские деятели при описании процессов в регионе явно говорят на разных языках. СМИ, представители госорганов и даже обычные жители КНР, с которыми довелось общаться автору этих строк, указывают на небывалый экономический подъем СУАР в последние десятилетия: как пишет агентство «Синьхуа», с 1978 по 2018 год подушевой доход уйгуров вырос в 100 раз; средняя продолжительность жизни — с 30 лет в 1949 году до 72,3 года сегодня (столько же, сколько и в России, и на 4 года меньше, чем в Китае в среднем). Сами же уйгуры рассказывают истории о том, что их заставляют брить бороды, запрещают соблюдать Рамадан, часто дискриминируют при приеме на работу, вытесняют их язык и превращают мечети в органы государственной пропаганды
Обе истории — правда, и обе стороны одинаково далеки от понимания друг друга. Для никогда не имевших собственной монотеистической религии и ориентированных на чисто экономические ценности китайцев верующие мусульмане выглядят опасными сумасшедшими, не желающими наслаждаться благами цивилизации. Для значительной части уйгуров китайцы выглядят захватчиками их земли, разрушителями традиций и безбожниками, поклоняющимися золотому тельцу и красным вождям. Страх исчезновения, религиозный гнев, стремление уйгуров сохранить свои традиции наталкивались на мертвые коммунистические лозунги о братстве трудящихся и пользе единства нации. Ислам предлагалось сделать «патриотической религией», то есть просто превратить в выхолощенную бутафорию, придаток департаментов пропаганды парткомов КПК на местах.
Узкий специалист
До середины десятых годов в скорое разрешение «уйгурского вопроса» мало кто верил. Китайцы строили в СУАР новые заводы и принимали новые инструкции, уйгуры устраивали теракты и нападения на полицию и армию. Запад решительно поддерживал борьбу уйгурского народа за свободу, но никаких действий не предпринимал. Несколько уйгурских сепаратистских организаций действовало за пределами КНР (в основном в США и Канаде), до 3 тысяч уйгуров воевало на стороне ИГ (запрещенного в России) в Сирии.
Все начало меняться с приходом к власти в КНР в 2013 году нового генерального секретаря Компартии Си Цзиньпина. От двух предшественников его отличали три вещи: уверенность в том, что именно он призван спасти Китай от коррупции, хаоса и развала; постоянные обращения к тематике «возрождения нации» и восстановления некой попранной десятки и сотни лет назад исторической справедливости; стремление усилить личный и партийный контроль над всеми сферами жизни общества. Именно при нем Китаю предстояло выполнить первую «столетнюю цель»: к 2021 году (столетию основания Компартии) полностью искоренить нищету, голод и слабость, которые терзали страну долгие десятилетия. Подойти к такой важной дате с полыхающей окраиной было никак нельзя.
В 2016 году на место руководителя парткома региона был назначен человек по имени Чэнь Цюаньго, ранее руководивший другим неспокойным краем — Тибетом. Проблемы тибетцев были схожи с проблемами уйгуров: не совсем добровольно присоединившись к Китаю в 1951 году, они отказывались признавать единственным богом Компартию и разменивать нирвану на «китайскую мечту о сильной нации». Тибетцев было мало (5,4 миллиона по сравнению с 12 миллионами уйгуров), их религия к насилию располагала меньше, и главным символическим инструментом противостояния Пекину стали протесты и самосожжения, совершаемые в основном монахами. Ответ Чэнь Цюаньго (правил регионом с 2011 по 2016 год) состоял в вербовке агентов-осведомителей, тотальной слежке, сносе наиболее ретивых монастырей и программах «перевоспитания» монахов, где тех пытались превратить в послушных китайских граждан.
После назначения на новый пост опыт был целиком перенесен на негостеприимную синьцзянскую почву. В течение 2016 и 2017 годов было нанято более 90 тысяч полицейских, вдвое больше, чем за предыдущие семь лет. По всему региону было установлено около 7300 блокпостов, задачей которых было следить за перемещениями граждан. К 2017 году на Синьцзян уже приходилось более 21% всех арестов в стране, несмотря на то что его население не превышало 2% от общего. Их число выросло по сравнению с 2016 годом в 8 раз. К середине 2017 года стала накапливаться масса свидетельств того, что в регионе ведется строительство множества учреждений, напоминавших по рассказам что-то среднее между школой, тюрьмой и реабилитационным центром для наркотически зависимых. Так мир узнал о «центрах переподготовки и профессионального образования», известных за пределами Китая как «лагеря перевоспитания» или «уйгурские концлагеря».
Борода до тюрьмы доведет
Информация о лагерях поступала из нескольких источников. Главный — рассказы людей, которым удалось бежать оттуда или «перевоспитаться», пройдя все требуемые этапы. Ситуация выглядела следующим образом. Чтобы попасть в лагерь, необходимо было выполнить одно из следующих условий: демонстрировать «излишнюю религиозность» (носить национальную одежду, длинную бороду, регулярно ходить в мечеть, не пить алкоголь или не есть свинину на официальных мероприятиях, ездить в хадж и т. п.); иметь родственников, постоянно живущих за рубежом; часто выезжать за границу в мусульманские страны; иметь хоть какое-то отношение с осужденными за терроризм или экстремизм; не давать женщинам в семье работать, а детям ходить в государственные школы; плохо знать китайский; иметь больше трех детей.
Конечно, ничего из этого не было противозаконно, но в Китае действует «социалистическая законность», по факту означающая полное отсутствие у госаппарата каких-либо ограничителей. Людей забирали буквально с улиц и отправляли в «центры перевоспитания» на неопределенный срок за (и это официальная формулировка) «демонстрацию склонности к экстремизму». Заключенных, по их рассказам, действительно учат и воспитывают: день состоит из сна, еды, изучения китайского языка, законов КНР, обучения простейшим специальностям (пошиву, готовке, стрижке и т. п.), физкультуры и политинформации. Значительная часть бывших узников лагерей говорит о применении к ним физического насилия: лишении сна, побоях и дополнительных физических нагрузках в случае невыполнения заданий. Меньшинство рассказывало об изнасилованиях, пытках, насильственном кормлении медикаментами и даже стерилизации.
По всей видимости, в условиях правового вакуума судьба «заключенного» (у которого нет никакого приговора; совершившие реальные преступления все еще отправляются в тюрьмы) находится всецело в руках коменданта конкретного лагеря. Многие руководители этих учреждений, по всей видимости, действительно верят в свою миссию: подавляющее большинство «выпускников» рассказывают не об изнасилованиях, а об отупляющей зубрежке партийных лозунгов, психологическом давлении и палочной дисциплине, призванной выбить из независимых уйгуров бунтарский дух. Самое страшное в лагере, по их словам, — это абсолютное непонимание того, когда человек сможет его покинуть: решение о том, что заключенный «перевоспитался», принимает лагерное начальство. Некоторым удавалось выполнить «программу» и доказать благонадежность за 3-4 месяца, некоторых родственники не могут дождаться с 2017 года.
Власти КНР в 2017 году отрицали существование лагерей, в 2018 году признали их в формате «центров профессионального образования и переподготовки», где темные крестьяне могут обучиться общественно полезным навыкам, а к началу 2019 года уже вовсю возили в регион экскурсии. Во многих из них участвовали российские дипломаты и журналисты из государственных изданий.
«28–30 декабря 2018 года состоялась организованная МИД КНР поездка делегации зарубежных дипмиссий в СУАР, — гласит комментарий на сайте российского посольства в Китае. — В ходе пребывания в СУАР дипломаты… посетили центры профессиональной подготовки и воспитания в городе Каши, уездах Хэтянь и Моюй. Эти центры используются в целях профилактики и борьбы с угрозами распространения в регионе идей экстремизма и терроризма. В Китае осознают уязвимость приграничного СУАР перед лицом различного рода реальных угроз внутренней безопасности и стабильности, связанных с подпитываемыми из-за рубежа проявлениями экстремизма и терроризма. Власти региона вынуждены принимать особые, подчас весьма строгие меры по их нейтрализации и профилактике. При этом, разумеется, необходимо соблюдать гражданские права, уважать традиции и обычаи местного населения».
Труд делает лояльным
С середины 2018 года стало поступать все больше сообщений о том, что уйгуров не просто перевоспитывают: их заставляют работать и производить продукцию для рынка. Уже упоминавшийся Австралийский институт стратегической политики в своем докладе обвинил Китай в использовании уйгуров на хлопковых плантациях в самом Синьцзяне, а также в «экспорте рабочей силы» 80 тысяч человек в другие регионы КНР. Более того, по данным исследователей, труд уйгуров использовался на фабриках, встроенных в производственные цепочки 82 глобальных брендов, включая Apple, GAP, Lacoste, Siemens, Toshiba и практически всех фирм, чью продукцию можно купить в торговом центре. Иногда уйгуров размещали в отдельных охраняемых общежитиях при заводах, иногда строили для них отдельные цеха, как правило, по данным доклада, окруженные заборами с колючей проволокой и вышками с автоматчиками. После работы сотрудников таких предприятий ждет новая порция идеологической мудрости, несколько уроков китайского и зубрежка законов КНР.
Правительство КНР не видит в подобной ситуации никаких проблем. Например, вышедший в сентябре 2020 года доклад Информационного офиса Госсовета КНР называет все это «проактивной политикой трудоустройства». «Правительство Синьцзяна обеспечило целевую помощь людям, испытывающим трудность с поиском работы, — пишут авторы доклада. — С 2014 по 2019 год 334 тысячи резидентов из этой категории получили работу в течение 24 часов после идентификации их статуса. В 2019 году в одной лишь префектуре Хотан 103 тысячи фермеров и пастухов получили дополнительное образование и прошли переподготовку, благодаря чему 98,3 тысячи из них смогли найти новую работу».
По факту правительство КНР полностью признает существование практик, приводящих иностранцев в ужас, но с одной поправкой: большинство подопечных, по их словам, принимают участие во всем этом добровольно и очень довольны происходящим. «Житель городка Чарбаг (уезд Лоп, префектура Хотан) Арпат Ахмаджан был фермером и зарабатывал в год не более 10 тысяч юаней (около 110 тысяч рублей. — Ред.), — приводят пример авторы доклада. — Но, устроившись на фабрику электроинструментов в провинции Цзянси, менее чем за три года он сумел заработать более 180 тысяч юаней. Его жизнь значительно улучшилась, он построил дом и женился». Всего же, по данным доклада, с 2014 по 2019 год доход городских жителей Синьцзяна рос быстрее экономики страны в целом, на 8,6% в год, сельских — на 8,9%.
Альтернативной информации об изменении экономической ситуации в регионе нет, но нет и оснований ей не доверять: материальный прогресс региона подтверждается всеми наблюдателями. Как и всепроникающая атмосфера страха, объявшая некогда жизнерадостную, но очень бедную провинцию. Платой за прогресс стали гроздья камер, свисающих с каждого столба в городах, обязательства для мусульман в регионе устанавливать следящие приложения на телефоны, QR-коды на любых предметах, напоминающих холодное оружие, закрытие мечетей и принуждение к несоблюдению Рамадана. На все возмущения неправительственных организаций власти Китая отвечают одним сильным аргументом: с 2017 года в Синьцзяне не было ни одного террористического акта.
О дивный новый Китай!
Западные страны и правозащитники многократно призывали хоть как-то надавить на китайские власти в связи с ситуацией в Синьцзяне. 9 июля 2020 года администрация Дональда Трампа наложила санкции на Чэнь Цюаньго и трех других бывших и нынешних руководителей СУАР, но на этом все и закончилось. В середине 2019 года 22 западные страны направили в Управление Верховного комиссара ООН по правам человека письмо с осуждением китайской политики, но Пекин в кратчайшие сроки мобилизовал 37 стран (включая Россию и Беларусь), выступивших с ответным письмом. В октябре 2020 года полемика зашла на второй круг: в третий комитет Генассамблеи ООН было направлено письмо 39 стран, призывавших Китай к уважению прав меньшинств. Ответом стало совместное заявление 45 государств, в котором те отмечали, что Китай за последние годы пригласил более 1 тысячи дипломатов и журналистов (конечно, из дружественных стран), которые могли убедиться, что все права жителей СУАР соблюдаются.
В том же октябре Си Цзиньпин выступил с отчетной речью по поводу Синьцзяна, в которой заявил, что «политика партии в регионе доказала свою абсолютную правильность». К этому моменту, судя по спутниковым снимкам, две трети (около 16 тысяч) мечетей в регионе были либо снесены, либо перепрофилированы. Через лагеря, по данным уже упоминавшегося китайского доклада, прошли 1,3 миллиона человек. Западные правозащитники как минимум удваивают эту цифру. Уйгурские боевики, активно воевавшие в Сирии в 2014–2016 годах, были или уничтожены, или рассеяны. Синьцзян «переоткрыли» для туристов: в отличие от периода середины десятилетия, попасть туда достаточно легко. СУАР рекламируют как «край песен и танцев, фруктов и драгоценных камней». Посетителей, судя по отзывам, встречают коллективы народных песен и танцев, радикально реновированные в китайском стиле города (когда кварталы исторической застройки сносятся подчистую для строительства миллионов квадратных километров добротного, но достаточно однообразного жилья), древние памятники и постоянный надзор, когда более, когда менее явный. Край выглядит если не полностью «умиротворенным», то уверенно приближающимся к этому статусу.
Осудить китайскую политику в СУАР достаточно легко. Но есть несколько нюансов, которые делают ситуацию сложной и объемной. Во-первых, материальный прогресс в крае действительно невозможно отрицать. Современная экономика требует подготовленной современной рабочей силы, и в этом смысле политика властей КНР выглядит как «ускоренная модернизация» уйгурского общества. Во-вторых, практически все мусульманские государства (как правило — крупные экономические партнеры Пекина) мира либо не критикуют, либо открыто поддержали Китай в его политике по «умиротворению» их единоверцев. Единственным исключением на какое-то время была Турция, но подписание в 2018–2020 годах ряда инвестиционных соглашений с Пекином на общую сумму около $50 миллиардов заставило и Реджепа Эрдогана поступиться мужественным образом защитника мусульман всего мира.
Но главный аргумент в пользу политики КНР заключается в отсутствии на территории СУАР терактов на протяжении последних трех (уже почти четырех) лет.
Когда в середине октября 2020 года в результате нападения исламиста в Париже был обезглавлен 47-летний учитель, китайские СМИ сразу же отреагировали. «Причина, по которой такие нападения больше в Китае невозможны, — в политике дерадикализации, — пишет издание CGTN (аналог российского RT). — Критики Китая игнорируют проблемы, терзавшие нас десятилетиями. Эти проблемы (теракты, нападения, угоны самолетов) привели к тому, что мы приняли меры, направленные на снижение экстремистских, националистических и сепаратистских настроений. События в Париже говорят о том, что Западу не стоит критиковать политику Китая».
По сути, Компартия по результатам своей политики в СУАР не только не понесла сколько-то серьезного урона, но и укрепилась. Мир получил подтверждение того, что Китай — единственная страна, способная провести на своей территории социальный эксперимент в духе 1930-х годов и не понести за это никакого наказания ни на политическом, ни на экономическом уровне. Пока трудно сказать, к чему эта политика приведет в долгосрочной перспективе. Но уже очевидно, что страна демонстрирует вполне работоспособную модель взаимодействия с «проблемными» меньшинствами, отличную от любой другой. Теперь есть три пути: европейский, состоящий в максимальной свободе и уважении прав непохожих; российский, делающий ставку на сочетание силового подавления и финансового поощрения местных элит; и китайский, предлагающий социальную инженерию и принуждение к модернизации. Накопленный результат применения каждой из них уже достаточен для того, чтобы сделать осознанный выбор.
