«Не вижу, почему это выгодно либералам»

МНЕНИЕ

Идею о президентско-парламентской республике анализирует профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, политолог Григорий Голосов

  • Такого понятия, как парламентско-президентская система, в общепризнанной номенклатуре нет, есть система президентско-парламентская. Любопытно, что именно она и существует в России по конституции 93-го года. В России правительство и сейчас несет двойную ответственность перед парламентом и президентом.

Конечно, усилить полномочия парламента можно, но в какой степени — мне непонятно. Если президент не будет играть никакой роли в формировании правительства, то в России будет не президентско-парламентская система, а просто парламентская система, примерно как в Германии.

Если речь идет о том, чтобы сохранить за президентом полномочия по формированию правительства, то пределов, которые определяет конституция 93-го года, вполне достаточно. Более того, Путин был премьер-министром во время президентства Дмитрия Медведева, и конституциональные ограничения тогда совершенно не препятствовали тому, чтобы он располагал всей полнотой власти.

Поэтому я не вижу смысла в институциональной модификации. Не вижу также, почему это должно быть выгодно либералам. Авторитарные режимы могут существовать и в парламентской системе, ключевым фактором здесь является полный контроль правящей партии над парламентом. Если в России не изменятся политические условия и Владимир Путин действительно сохранит за собой полноту власти, то для либералов никаких хороших изменений не произойдет.


Я не думаю также, что повторение варианта с фиктивным президентом будет выгодно для самого Путина. Вполне возможно, что он присматривается к вариантам вроде казахстанского, когда параконституционными методами была сохранена власть Нурсултана Назарбаева. Возможно, что рассматриваются и другие, более сложные истории.


Общий тезис относительно институциональных модификаций состоит в том, что авторитарные режимы не сохраняются за счет изменения институционального дизайна и не трансформируются таким способом. Для изменения режима нужны политические условия, а институциональные условия приходят уже потом в соответствии с новым режимом. Если в России сохранятся условия для авторитаризма и для личной власти Владимира Путина, то далеко идущие институциональные изменения никому не нужны: ни Путину, ни оппозиции.

Известно, что в Казахстане изменения, обеспечивающие продолжение власти Назарбаева, были не на конституционном уровне, а на уровне законодательства. Изменения в законе «о Совете безопасности» фактически позволили Назарбаеву быть лидером страны. Авторитарные режимы могут [успешно] менять конституцию в процессе перехода к демократии, но это происходит под политическим давлением. При этом переход не является следствием изменения конституции, напротив конституция меняется из-за того, что давление на авторитарный режим становится слишком сильным, чтобы он мог переносить его без изменений.

Примером такой смены режима может служить процесс перехода к демократии в Чили. Там Пиночет, пытаясь сохранить власть, подготовил проект конституции, который позволял ему это сделать. Проект был вынесен на референдум, а референдум был проигран. После этого конституция Чили была модифицирована таким образом, что она действительно позволила перейти к демократии.

Однако тот проигрыш свидетельствовал о том, что у Пиночета на момент референдума уже не было контроля над системой власти, и видные политики начали склоняться к тому, что ему пора уходить. Если бы референдум был проведен на пике авторитаризма, его результат был бы иной. Стоит также отметить, что весь этот процесс носил политический характер. Институциональные моменты были важны как вехи, но не определяли его направление.

На исход влияет оппозиция. Если оппозиция способна оказывать достаточно сильное давление на режим, он идет на уступки, а если не способна, то какой тогда смысл идти? На институциональном уровне у автократов, как правило, все схвачено, они могут контролировать ситуацию в той мере, в какой она касается конструкции политической системы. Но политику они контролируют ровно в той степени, в которой располагают политическими ресурсами для этого. Если оппозиция сильна, то институциональный контроль уже не помогает.

Так режим менялся в Бразилии в первой половине 80-х годов, когда мощное протестное движение на улицах страны вынудило его сначала позволить провести прямые и относительно свободные мэрские выборы. Опираясь на полученные ресурсы, оппозиция добилась относительного успеха на парламентских выборах. После этого в правящей партии произошел раскол, и в Бразилии начался переход к демократии.

Другой пример — Польша, где в ходе переговоров под сильнейшим давлением «Солидарности» коммунистический режим пошел на уступки, выторговав себе возможность сохранения парламентского большинства. Однако после выборов оказалось, что популярность правящей партии настолько мала, что даже эти гарантии не сработали. При этом для такого исхода «Солидарности» потребовалось превратиться в мощнейшую политическую силу, чтобы никто из избирателей не захотел проголосовать за правящую партию.

Ответить на вопрос о том, возможен ли такой переход в России сейчас или в ближайшее время, нельзя, это не такой ответ, как на вопрос «наступит ли зима в следующем году?». Зима наступит, а будет ли сильная оппозиция — зависит от самой оппозиции. Сейчас оппозиция слабая, и это вина не только самой оппозиции, но еще и заслуга правительства, которое борется против нее настойчиво, эффективно и жестко. Но российская оппозиционная политика должна понимать, что иначе и быть не может. Все люди, которые вступают на путь борьбы за демократию, сталкиваются с серьезными препятствиями. Кто-то сдается, кто-то сходит с дистанции, а кто-то продолжает бороться и рано или поздно побеждает.